Ирина Уварова
Куклы готовят дебют.
"- Но как ты догадался, что это марионетки?
- Я смотрел на кукол,
и вдруг у меня в голове кто-то закричал:
"Это марионетки! Это марионетки!"
Из беседы Стасика с мамой,
которая режиссер "человеческой" студий,
а вовсе не кукольного театра.
 Очертя голову человечество несется в двадцать первый век, а вместе с ним туда же несется человеческой театр. Вселенский табор спешит пересечь границу времен и предъявить на таможенном пограничном досмотре свое пестрое таборное искусство, свое технически поумневшее имущество и свое изрядно поглупевшую массовую культуру.
Оно несется, а на краю дороги стоит, растянувшись немыслимой цепочкой, маленький первобытный народец. Он столь древен, что уже не однажды рассыпался в прах. Он столь мелок, что его можно принять за скопление внимательных и безмолвных кукол.
Господа! Но ведь это же и есть куклы! Они, они - голову даю на отсеченье. Участия в великом переселении не принимают. Впереди прогресса не бегут. Напротив, пожалуй, оберегают свой консерватизм.
Не исключено, они готовятся занять вакантные места в случае, если там, в тридцатом веке, человека вместе с его театром поджидают черные дыры Армагеддона, так что довольно глупо с таким лихим ускорением туда стремиться - по крайней мере, так, очевидно, полагают куклы, впрочем, не берусь утверждать. Но что кукольный театр морально готов заменить собою театр человеческий, это факт. Так той-терьер, размером между крысой и кошкой, уверен в преимуществах своих габаритов перед датским догом.
Но кто же все-таки мы, грешные, по мнению кукол? Может ли быть, что мы для них ни что иное, как куклы? Представляю себе громадных монстров (папье-маше, поролон, каркас)? наклонившись вперед они держат в гигантской клешне вагу, а на ее нитках, внизу, по планшету сцены бредут актеры, покорные воле высшего существа.
В недавнем "Вишневом саде" в Магнитогорске, в театре кукол "Буратино", обитатели Вишневого сада были: фарфоровые куклы в витрине богемского стекла, Фарфоровых кукол играли актеры, и это были чрезвычайно изящные создания, до ужаса хрупкие, особенно Раневская, не просто куколка, а французская, вне всяких сомнений сотворенная на севрской мануфактуре, и нигде более. Фирс был мумией в маске - не золотой, но все-таки в маске. И хотя режиссер Игорь Ларин безусловно принадлежал стану людей, я подозреваю: он переметнулся в мир кукол, так что и человека он уже просматривает глазом куклы. В прицеле кукольного глаза человек выглядит неважно.
Человеком тут был Лопахин. Во-первых, он разбил витрину хотя этого не хотел - просто человек таков грубое животное. Во-вторых, купив Вишневый сад надел золотые штаны нового русского покроя, в-третьих, в конце концов стал бомжем с авоськой, она гремела пустыми бутылками, и эта опустошенная стеклотара горестно рифмовалась со звоном стекла разбитой музейной витрины или со вздохом расколотой дверцы многоуважаемого шкафа.
И вот что получилось вопреки историческим закономерностям и учению о классовой борьбе: лопахины распыляются, раневские вечны, Потому что куклы, хотя бы и фарфоровые, по природе своей бессмертны, и это уточнение корректировало чеховскую комедию, переводя ее в кукольный регистр и на просторы вечности. Что ж! Ларин не первый, кто углядел у Чехова потаенных кукол: первым был Мейерхольд. Именно в "Вишневом саде" он обнаружил часто кукольную сцену, когда все они танцуют под захолустный неверный еврейский оркестр (и вспомнил об этом, я думаю, когда ставил "Шарф коломбины"), а уж Шарлотта! Самая настоящая кукла, сбежавшая из балагана Сен-Жерменского предместья.
Век двадцатый, едва лишь вылупившись, отчаянно затосковал по совершенству куклы - творению художника, театральных кукол вовсе ставил в пример живому актеру - "Марионетка! Марионетка!" просто идол какой-то.
Как показало дальнейшее, актер ни Мейерхольда, ни Крега слушать не стал. У людей собственная гордость - знай наших - а также беспочвенная привычка на куклу смотреть свысока.
Театр человеческий существовал по-своему, кукольный театр залег на дно, играл в основном "Гусенка" для самых маленьких, что, спрашивается, с гусенка взять? Но было и другое: хотя бы "Необыкновенный концерт", исключительно для взрослых, куклы пародировали известных в театральном мире персон. Впрочем, оставаясь на своем кукольном месте, никаких особых претензий не предъявляли: мартышка, надевшая на хвост очки, еще не собралась заменить собою близорукого человека.
Претензии начались в семидесятые годы, в кукольной державе что-то произошло. То ли революция, то ли эволюция, точно неизвестно, но только кукольный театр вдруг очнулся. Потребовал, чтобы его впредь именовали Театром Кукол, посягнул на Брехта и Шекспира возлюбил мировую скорбь, ликвидировал ширму и выпустил на сцену несусветных громадных кадавров: в изображении человеческой сущности куклы стали беспощадны. Их театр резко рванулся в сторону авангарда и взбаламутил атмосферу вокруг и далеко за своими пределами. Вдруг куклы стали появляться на подмостках драматического театра, да там куда их ни один режиссер не приглашал. Но сценография Большого стиля стала довольно неожиданно кукол на сцену вводить: у Даниила Лидера в "Макбете" из люков полезли куклы-ведьмы (сварная конструкция). Пустотелая нечисть имела вид ржавый и помоечный, впрочем, не лишенный изысканности, от всего этого мороз продирал по коже.
Между тем театр кукол замер столь же внезапно, сколь до того рванулся в направлении новаций. Впрочем территориальные завоевания за собою сохранил. Актер-кукольник работал на сцене открыто, за ширмой больше не скрывался, был он в маске а с куклой в руках. Теперь в его распоряжении была целая сцена, "как у людей".
...Но все-таки, это было особое пространство, годное не столько для спектакля, сколько для ритуала, для камланая а прочих судьбоносных действ. Что в том удивительного? Освободившись от театральных традиций образцовского толка кукла вспомнила о своих давних связях с судьбой, ворожбою а роком. А о своем родстве с богами она не забывала никогда.
Так или иначе, театр кукол опробовал себя в соперничестве с театром драматическим, а почему отказался от дальнейшего соревнования осталось тайной. Во всяком случае не потому, что проиграл; он, кажется, просто потерял интерес к борьбе, не водя в ней смысла. И в самом деле, какой в ней смысл для кукол? Она ведь не люди.
Когда же люди учинили глобальные перемены в отечестве, театры кукол, теряя государственную поддержку, стала неудержимо уменьшаться в размере. Наступало время "карманных" театриков, и трудно было представать себе, что еще совсем недавно могучую конструкцию в кукольной "Аэлите" в городе Иваново собирала а разбирала бригада электросварщиков, трудясь над межпланетным кораблем, который разумнее было б отправить в Байконур.
Теперь Архангельск стал проведать фестивали под названием "Улитка", улитка медлительна и безмятежна, а слезы и печали мира ей не интересны. Точку в процессе неуемного уменьшения кукол поставил театр "Тень", показав классическую вампукообразную оперу, исполненную солистами ростом с палец. Собственно, оперу дают в условиях декады лилипутского искусства в Москве; на эту самую декаду привезены шедевры национальной галерей (масло), продается газета "Лиликанская культура", читать ее рекомендую с лупой. Но почему - лиликанская? Да все потому же - кукла-лилипут ощущает себя великаном, отсюда и словесный гибрид, способный озадачить самого Свифта, и все это даже не театр, все это, если угодно, концептуальная затея, о чем вы успеете подумать, угощаясь лиликанским пирожным размером в одну восьмую почтовой марки, раскланиваясь с крошечными зрителями в ложах, напоминающих старинные сахарницы, а также наслаждаясь величественной переменой декораций, синхронным переводом, в меру неуклюжим (лиликане еще не сильны в русском языке); чудесной музыкой оркестра с серебряными скрипками, снятыми прямо с рождественской елки и большим талантом дирижера, которого один рассеянный зритель принял за кузнечика.
Вы, может быть, скажете, что это блестящая пародия на Большой Театр и на Миланскую оперу. Но куклы столь серьезны! Нет, они не пародируют, они просто сочли возможным кое-что перенять у людей. Создатели этого перформанса Илья Эпельбаум и Майя Краснопольская скрылись в тени, на свет выступили куклы, свято уверовав в свое авторство и ценя свою инициативу так высоко, что и я порою почти верю в декаду, в то, что национальные шедевры (масло) не куплены на измайловском рынке, но в самом деле созданы ихними рубенсами, а также шишкиными. Я полагаю, что именно куклы распускали слухи о том, что боги разных мастей создавали кукол в виде пробной модели человека. Боги делали первокукол из дерева и из глины и куклы скорее всего не одобряют того обстоятельства, что для людей был найден иной материал, теплокровный и уязвимый. В цивилизованном обществе подобные слухи стали называть мифами народов мира. И если вам довелось недавно поглядеть спектакль Филиппа Жанти, французского кукольника, приезжавшего в Москву, вы могли бы столкнуться с типичным мифом творения. "Неподвижный путник" назывался спектакль, но это были путники (множественное число), и они были клоуны, а может быть, и боги - какая разница? Эдакая туристская группа, совершая межпланетный тур, ненароком угодила на планету Земля во дни Творения; когда в сущности и земли как таковой еще не было, а были только воды, имевшие вид черной блестящей упаковочной пленки во всю громаднейшую сцену театра Моссовета, - но как бурлили эти воды! Клоуны, они не боги, могли и потонуть вместе со своим дурацким ковчегом - картонной коробкой (из-под холодильника, я полагаю), куда они набились, как сельди в бочку.
Потом наступило время суши. Она была бледно-коричневой упаковочной бумагой, шуршащей, как луковая шелуха, а клоуны (они же боги) заскучали, как верблюды в пустыне: пустыня она и есть пустыня, ничего интересного. Они стали раскапывать от скуки бумажные холмики - и - вот везенье! - добыли оттуда маленьких голых пупсов, таких беззащитных, таких беспомощных. Но это были люди, чудесные игрушки! С ними можно было играть в причудливые игры. Можно было ими даже стрелять из самодельных пушек, только после этого куклы-люди куда-то пропали, их не было больше на свете, и клоуны-боги загрустили, потому что без людей этот мир стал и вовсе плох. И эти межпланетные туристы вошли в другие воды, в поток бешено-пенной белой упаковочной стружки, в бумажный водопад почище Ниагары. Они хотели сотворить что-нибудь из самих себя, раздевшись донага они упрятывали друг друга в полиэтиленовые пузыри. Но разве такое занятие могло сравниться с игрою в розовых пупсов!
Тогда, выбравшись на берег, они принялись создавать чудовище в стиле Франкенштейна, и оно шагало куда-то вперед на ходу, меняя обличие и обращалось то в рыцаря, то в рокера, но оказалось нестойким и рассыпалось. И ничего не вышло.
Усматриваю тут возможность извлечь две морали - N1 для кукол, N2 для людей:
N1: никто в ничто не может подменить на Земле человека, а без него нечего делать богам, клоунам и куклам.
N2: Но именно кукла и только она, даже если это всего лишь примитивный пупс из магазина, способна принять на себя библейскую мощь сюжета.
|
