Малый театр: Памяти Ярослава Павловича Барышева — интервью с Александром Коршуновым


АЛЕКСАНДР КОРШУНОВ: «КРАСИВЫЙ, СВОБОДНЫЙ, ЯРКИЙ ЧЕЛОВЕК»

2 июня исполнился год со дня смерти артиста

 — Первоё моё впечатление от Ярослава Павловича Барышева связано с гастролями Малого театра в Киеве, куда я ездил вместе с папой и мамой, это были 60-ые годы. Прекрасно помню тогдашнюю молодёжь Малого театра, и среди них особенно выделялся очень красивый, романтической внешности, порывистый, с развевающимися волосами артист. Я спросил тогда у папы: «А кто это?», и папа сказал: «Это наш молодой актёр, он сыграл Шекспира в „Человеке из Стратфорда“.

 — Ведь он же ради Шекспира отказался от Гамлета в Театре Маяковского – перед тем, как пригласить Эдуарда Евгеньевича, Охлопков звал Барышева.

 — Да, я знаю, но тогда это была большая удача, „Человек из Стратфорда“ прозвучал в Москве. Я не видел сам спектакль, но много про него слышал. И всё время этот молодой, порывистый, романтичный, очень красивый человек вставал в моей памяти. В 84-м году я перешёл в Малый театр. Я тогда посмотрел чуть ли не весь репертуар, и работа Барышева в „Фиеско“ мне очень понравилась. Его всегда отличала колоссальная внутренняя свобода существования на сцене, при наличии и школы, и подробностей, и всего, что необходимо. Было ощущение жизни на сцене. Именно не игры, а жизни. Потом уже я узнал о легендарном курсе Николая Александровича Анненкова, и Ярослав с абсолютно полным правом встал с ними в один ряд – Олег Даль, Михаил Кононов, Виктор Павлов, Виталий Соломин, Всеволод Соболев… И объединяет их, как ни странно, яркость индивидуальностей при всей непохожести друг на друга, внутренняя свобода.

 — Соболев говорил, что они сравнивали себя с лицейским пушкинским выпуском. И ведь Барышев в своё время играл Пушкина в радиоспектаклях. Вот уж Александр Сергеевич, по-моему, олицетворение полной свободы.

 — У нас было родство – человеческое и душевное. Я очень благодарен Ярославу Павловичу за тёплое отношение. Меня действительно прекрасно приняли в Малом театре. Многое давало общение с партнёрами, и Барышев был одним из самых ярких их представителей. Он всегда относился ко мне по-доброму, дружески и на равных, несмотря на то, что старше. Потом я встречался с ним неоднократно на сцене, и в „Недоросле“, и в „Волках и овцах“, „Живом трупе“…

 — Но акцент мы, конечно, сделаем на „Князе Серебряном“ и „Иоанне Грозном“. В чём, как Вам кажется, принципиальная разница в интерпретации роли Ивана в этих двух спектаклях? Один и тот же драматургический материал. И там, и там Алексей Константинович Толстой. Но, по моим ощущениям, получились два немного разных, отличающихся друг от друга образа. А как Вам это виделось изнутри?

 — Мне кажется, они действительно несколько разные, хотя это тот же самый автор. Но в „Серебряном“ акцент всё-таки делается на князе, а во втором случае Грозный – главный герой, потому больше рассматривается именно его личность. Определённая разница шла и от самого Ярослава. В „Князе Серебряном“ образ был жёстче. А в „Царе Иоанне“ – шире, многообразное, глубже, внутренне старше. И когда мы с ним репетировали – всё-таки спектакль уже вышел, сыграл Михайлов (очень хорошо и очень по-своему), – и Ярослав входил в имеющийся рисунок, не было каких-то кардинальных перемен мизансцен или принципиально иного решения сцен, но он старался всё сделать по-своему, и Драгунов, и мы все ему помогали. Какие-то вещи он, безусловно, менял и в чём-то спорил с режиссёром в трактовке отдельных моментов. Просто шёл процесс „пропахивания“ и „вживания“ в эту историю „через себя“. Грозного, на мой взгляд, Ярослав Павлович сыграл замечательно. И играл достаточно долго, и спектакль менялся вместе с ним, и он тоже менялся, и всё, что он вбирал в себя извне, он включал в роль. Пьеса-то, действительно, потрясающая, как и трилогия в целом. Не случайно отдельные места „Грозного“, „Царя Фёдора“, „Царя Бориса“ часто „выстреливают“ так, будто написаны к нынешним нашим событиям, и он это прекрасно чувствовал. Наверное, одно из его отличительных качеств – ощущение в каждой роли себя. Когда-то, я помню, цитировал Казаков, рассказывая про Луспекаева: Зубов, его педагог, говорил ему: „Вы опирайте каждое слово, каждую фразочку на что-то своё, „луспекаевское“. Вот это качество как раз в Ярославе было – он всё опирал на что-то своё, „барышевское“. Второй момент, о котором я бы хотел сказать. Притом, что это исторический персонаж, нету буквального переноса во времени, он играл всегда очень современно – о сегодняшних событиях, ассоциациях, с сегодняшним ощущением времени, отношением к тому, что происходит вокруг. Роль, конечно, колоссальная, многоплановая, в ней очень много перепадов. Алексей Константинович писал, что, может быть, Грозный был другим, но мой Грозный способен и на искреннее покаяние и на, при всей дьявольщине, какие-то прозрения чистоты и глубины – вот это как раз у Ярослава было.

 — Он, разумеется, оправдывал Ивана Грозного, и даже какие-то комедийные нотки в этой роли находил. 

 — Тоже, кстати говоря, одно из его качеств – он чувствовал юмор и любил его, находя все моменты и возможности комического. Так было и в „Волках и овцах“, и в „Недоросле“. Юмор у него был прекрасный.

 — Но в названных спектаклях это нормально и оправдано. А вот в „Иоанне Грозном“ довольно неожиданно.

 — Разные качества юмора, но это тоже присутствовало.
…Одна из мизансцен, которую Барышев поменял, связана с покаянием Грозного. Он обращался к стоявшим перед ним боярам, но на словах „каюсь, моим грехам нет меры и числа. Душою скотен, разумом растлен“, разворачивался и кланялся в зал. Михайлов этого не делал и Драгунов так не выстраивал. Здесь был момент опять-таки очень личный, „барышевский“… Наша профессия тем и ценна, что она исповедальна.

 — Он рассказывал, как на одном из спектаклей из зала раздался женский голос: „Бог простит“.

 — Да-да-да, это было, зрительный зал действительно замирал, чувствуя возникающее электричество. Такой современный ход, единение зала со сценой, актёров и зрителей, буквальный переход через грань сценического образа, взаимодействие напрямую.

 — Возможность всеобщего покаяния. 

 — Да. И общение за кулисами у нас с ним было лёгким, доброжелательным. И очень для меня ценным, приятным, дорогим. Когда мы выходили на поклоны в „Грозном“, он всегда как-то со значением пожимал руку: вот, дескать, вместе честно отработали спектакль. Ярослав прекрасно чувствовал и ценил ощущение партнёрства. Он оставил у меня впечатление очень мощного, красивого, свободного, яркого, разнопланового, разносторонне одарённого человека, который и стихи писал, и рисовал, очень любил свою семью, своих детей – это была значительная часть его жизни.

Беседовала Ольга Петренко