"Саломея" Оскар Уайльд
Постановка, пластическая партитура и музыкальное оформление Романа Виктюка
Сценограф - Владимир Боер
Премьера - 27 апреля 1998 года
Спектакль идет без антракта, продолжительность - 2 часа 30 минут

Идет суд над Уайльдом за преступное сожительство с неким молодым джентельменом. Среди прочих назойливо задаваемых вопросов звучит: "Чем вы занимались при встречах?" Ответ: "Разыгрывали сцены из "Саломеи". Так в спектакле Виктюка, оставляя на время в стороне обвиняемого Уайльда, переходят к повествованию о надменно-прекрасной и безмерно-жестокой иудейской царевне.

Красивый крепкий молодой мужчина (Саломею исполняет Дмитрий Бозин) кокетливо рассуждает о себе в женском роде. Его (Саломею) окружает тренированная массовка - охранники дворца (они же - свидетели на суде), лихо перебрасывающие друг друга через плечо и умело приземляющиеся, сшибающие на своем пути красные стулья и тут же непринужденно расставляющие их по местам. Во имя чего? - Вероятно, чтобы придать действу динамичность.

Антураж происходящего - пурпурно-красный, багряно-красный, кроваво-красный. Красным лучом прожектора очерчено дно иссохшего водоема, на котором распласталась фигура пророка Иоканаана. Не становится зловеще-красной, противореча тексту пьесы, только луна - один из трех желтых фонарей, который время от времени заставляют раскачиваться на длинном шнуре и чей колеблющийся свет делает призрачно зыбким и шатким все вокруг.

Кульминация пьесы - танец семи покрывал - всего лишь несовершенные пластические па, выделываемые юношей-Саломеей в одной набедренной повязке. Вот за эти извивания и скачки Саломея равнодушно-бесчувственно (вовсе не ощущая сладости мстительного шага за запретную черту) потребует голову Иоканаана.

Отрезанной головы на серебряном блюде нам лицезреть не предложат. О том, что повеление Саломеи исполнено, зрителю доложат свистящим коварным шепотом, усиленном микрофонами.

В финале действие снова вернется к процессу над Уайльдом, завершившемуся, отметим, не в пользу обвиняемого.

М.Х.

"Эдит Пиаф" ("Мой легионер") К. Драгунская
Режиссер - Роман Виктюк
Художник - Владимир Боер
Премьера - 6 ноября 2000 года
Спектакль идет без антракта, продолжительность - 2 часа

Строгий мужской голос, усиленный микрофоном: "Внимание, внимание. Тишина. Студия к записи готова. Нуца готова?" Быстренько соображаем: незатейливый антураж на сцене - студия звукозаписи; вжавшаяся в кресло черноволосая девица в черном пальто - грузинская певица Нуца; судя по подзаголовку спектакля, предстоит запись песни Эдит Пиаф "Мой легионер". Что дальше?

...Дабы Нуце удалось сполна прочувствовать тот идеал, к которому следует стремиться, "Мой легионер" звучит в исполнении самой Пиаф. Когда Пиаф смолкает, то беззвучно повторявшая вслед за ней Нуца констатирует, что песня у нее пока не получается: "Что-то как-то не прет, не катит..." (цитирую дословно). Нуцу надменно поучают: "Это французский шансон, а не какое-нибудь "тыц-тыц", и для наглядности на всю катушку врубают "Улетай самолет".

Если пересказ первых десяти минут спектакля вам наскучил, то останавливаюсь, позволив лишь одну реплику: за последующие час сорок пять минут степень содержательности и качество драматургического текста не изменятся. Перед зрителем медленно, безвкусно и беспомощно-театрально будет разыгрываться сопливая история любовных взаимоотношений "воробушка из Парижа" Эдит Пиаф и летчика-легионера Альбера Вардана, имевшая место в 1935 году где-то во французском захолустьи. Периодически голос из динамиков будет напоминать: "жанр нашей истории не песня, а песенка", а затем - "всего четыре времени в нашем спектакле" (все четыре времени, включая "здесь и сейчас", заумно перечисляются). Какой смысл скрывается за сим изречением - пояснить затрудняюсь.

Речи и действия героев изобилуют банальностями; удручающе беспомощна актерская игра. Среди несомненных перлов языка современного общения ("Мне всегда казалось, что лучше быть плохим, чем хорошим..." или "Выходи за меня, дура, хорошо будет!") в текст к чему-то напиханы скрытые и явные цитаты из Чехова ("В третьем классе до Нанта пьяная матросня будет приставать с любезностями" или "А в этой самой Африке должно быть теперь жарища, страшное дело..."). Чехов, конечно, и это стерпит, но лучше бы тревожить его пореже.

Разумеется, после "омовения" в жизненных перипетиях Пиаф, Нуце тут же "удается" запеть "как следует". Во искупление мук по изображению из себя драматической актрисы режиссер, наконец, отпускает певицу на волю и позволяет ей делать то, что она умеет - петь. И впервые на сцену накатывает вихрь энергии, мощи и театральности: с легкостью забывается, что даже хорошая копия - всего лишь копия. Зрительный зал выпадает из спячки, с удивлением обнаруживая, какой бесенок дотоле скрывался в Нуце.

В спектакле также заняты Н. Добрынин, Ф. Махмудов.

М.Х.