Первый (особенно картинно изгибаясь).
Друг ты мой, повторяй за мной...
ой-ой-ой, повторяй за мной...
раз-другой, повторяй за мной.
Вор у вора дубинку украл...
Люба (бормочет, одобрительно кивая, не отрывая взгляда от рукоделия). Молодец, Жека... Умничка... Лучше всех, золотой мальчик.

Первый (тяжко). Как ты это...
Люба (ласково). Что, Жека?
Первый. Как ты это... Можешь... Ну, можешь...

Люба. Да-да.
Первый. Как ты можешь, Люба?
Люба. Могу - что?
Первый. Как ты можешь жить... с этим...
Люба. С чем с этим?
Первый. Не с чем. С кем. Как ты можешь с ним жить?
Люба. С ним?
Первый. Ну с ним. С этим. С Виктором.
Люба. А что?
Первый. Как ты можешь? Как? Он же это... ужасно, ужасно...
Люба. Ужасно что?
Первый. Ужасно с тобой это... обращается.
Люба (невозмутимо). А мне нравится, как мы живем.
Первый. Это же прямо бросается в глаза. Прямо бросается.
Люба. Что бросается, куда?
Первый. Бросается в глаза, какой он человек.
Люба. Ты, Жека, остальных не видел, с кем я жила. Мой последний муж, до Виктора... Э, да что тебе рассказывать! Ты молодой еще, Жека! Тебе сколько? Девятнадцать?
Первый (со стоном). Опять!
Люба. Что опять?
Первый. Ты-то знаешь... Ты все знаешь! Как на самом деле! Ты в курсе, как на самом деле! Люба!
Люба. А как же на самом деле?
Первый. Мне тридцать лет, а не девятнадцать... У меня дети... Я отец детей...
Люба. Похоже, ты сам уже в это плохо веришь.

А Виктор, что же - ну и Виктор. Жизнь прожили.
Первый. У тебя вся жизнь. Это! Впереди вся жизнь.
Люба. Нет, Виктор ничего. Мне нравится, как мы живем.
Первый. Он ведь даже это...
Люба. Что - это?
Первый. Ну это...
Люба. Ничего не понимаю.
Первый. Понимаешь. Он ведь даже не живет с тобой. Как ты можешь?
Люба. Совсем запутался, Жека. То говоришь, как можно так жить, то Виктор со мной не живет!
Первый. Но я про одно и то же.
Люба. Молодой еще, Жека.
Первый. Ты, это... не можешь...
Люба. Я как раз все могу.
Первый. Ты не можешь его любить.
Люба. Любить можно всех.
Первый. Его - нельзя.
Люба. Почему?
Первый. Мне кажется, это в принципе невозможно.
Люба. Ты, Жека, остальных не видел, с кем я жила.
Первый. А остальные что?
Люба. Что именно тебя интересует?
Первый. Все были такие? Поэтому у тебя нет детей?
Люба. Мало ли у кого еще нет детей.
Первый. Поэтому у тебя... это... никогда не было детей, поэтому, что такие мужья. Что, видно, все были такие.
Люба. Мало ли у кого еще нет детей.
Первый. У меня есть. У меня двое.
Люба (ласково). А ты посмотри в свой паспорт.
Первый. Я... я их признаю! Я их на себя запишу! Я Светлане обещал!
Люба. Да-да.
Первый. Я женюсь! Обещал - значит женюсь!
Люба. А ты ей при свидетелях обещал? Вот это неосторожно. Хотя надо Вите сказать. Он со свидетелями поговорит.
Первый. Люба! Но ты! Как ты это можешь... его словами...
Люба. Да-да.
Первый. Человек это... кузнец...
Люба. Кузнец?
Первый. Кузнец. Этого... Своего счастья кузнец. Так нельзя, как ты.
Люба. А как ты?
Первый. Как я, тоже нельзя.
Люба. Почему?
Первый. О Боже...
Люба (назидательно). Не поминай Божьего имени всуе.
Первый. Всуе - это чего?
Люба. Всуе - это как ты.
Первый. Да я и не поминаю. Это так.
Люба. А по-моему, все очень хорошо.
Первый. Надо это... что-то делать! Делать надо!

Ты должна понять. Все зависит от человека. У меня это... отец пел, и дед, говорят, пел. Василий Игнатьич. Пел. Вот и я пою.
Люба. Ты - поешь, Жека.
Первый. Ну. А у деда был брат, Тимофей. Вот у того был голос ну, оперный просто. Оперный голос. А детей не было.
Люба. Мало ли у кого нет детей.
Первый. А если бы были? Понимаешь, я к чему? Если б это? Если б я не от деда Василия родился, а от Тимофея? А? Я б сейчас бы в опере пел.
Люба. И что бы ты там пел, Жека.
Первый (задумался). Да все бы пел. Этого бы пел. Вагнера, вот. А я родился от Василия. И вот.
Люба. Что - вот.
Первый. И вот все. А могло бы быть все по-другому. Вообще для всех. Понимаешь, к чему я?
Люба. А что ж у него не было детей, у этого твоего дядьки, ну, у которого голос был?
Первый. Ну это... не было... как-то. Убили его.
Люба. Кто ж его убил?
Первый. Кто-то. То ли двадцатые годы, то ли тридцатые. Они все друг друга поубивали. Не разберешь.
Люба. Какая у нас интересная история! Как мы всегда хорошо жили!
Первый. Разве это... хорошо?
Люба. Конечно, хорошо, раз есть что вспомнить. А сейчас! Какая наступила удивительная, прекрасная жизнь! Как мы будем вспоминать о ней!
Первый. Люба... я давно хотел сказать тебе... Я тебя всегда любил, всегда...
Люба. Всегда - это как?
Первый. Всегда - это всегда. Брось его... брось... уйди от него...
Люба. От кого?
Первый. От Виктора. Надо подумать о будущем.

Хочешь, я убью его? Хочешь? Я убью его.
Люба. Погоди... А как же эта твоя... Светлана? Светлана как?
Первый. Ничего не знаю... Только ты!
Люба (задумчиво). Видишь, Виктор правильно говорит, что никакой Светланы не существует.
Первый (скрипит зубами). Что вы со мной делаете!
Люба. Что ж - любимая тема. У Виктора любимая тема. Мол, подобрал он тебя в подземном переходе... Ты там на дудочке играл, на свистульке... шапка с медяками...
Первый. Это была альтовая флейта! Я классно играю на альтовой флейте.
Люба. Подобрал тебя. Сделал из тебя...
Первый (кричит). Я музыкант! Просто об этом никто не знает. Никто обо мне ничего не знает - как все на самом деле. Я не хочу так больше.

Люба (не сопротивляется). У него любимая тема... У Виктора... про неблагодарность... Как и кого он из грязи... а они... все... неблагодарные... его, Витю, ногами... в грязь...
Первый. Я любил тебя всегда...
Люба. Всегда? Так бывает?

Второй (буднично). Люба, почему опять дома пахнет щами? Это невозможно. Запах капусты...
Люба (спокойно, застегивается). Потому что я варила щи.
Второй. Здравствуй, Жека. Понятно, что щи. Это слышно еще на улице. Я же просил тебя, Люба.
Люба. Ты сам любишь щи, умираешь как.
Второй. Умираешь как. Был же разговор. Здравствуй, Жека.
Первый (уничтоженно). Здравствуйте, Виктор Михайлович.
Второй проходит в комнату, аккуратно снимает пиджак, вешает его на спинку стула.
Первый смотрит на него, ловя каждое движение.
Второй. Когда, наконец, нормальная мебель... Дизайнер звонил, Люба?

Первый (хрипло и громко поет, дергаясь всем телом и тряся головой).
Друг-ты-мой!
Повторяй-за-мной!
Первый-второй-повторяй за-мной...
Вор у вора дубинку украл...
Второй (негромко). Хорошо, молодец. Сразу видно, что ты отдохнул.

Ты хорошо выглядишь.
Первый (хрипло). Ровно семьдесят шесть. Как и было.
Второй (торжествуя). Было - не было. Плюс два кэгэ, это как минимум.
Люба (ласково, примирительно). Мальчики. Мальчики!
Первый (Любе). Ровно семьдесят шесть. Я не поправился ни на грамм. Я соблюдал все.
Второй (игнорируя волнение Первого). Так отчего не звонит дизайнер? Как ты считаешь, Люба? Может быть, я мало ему пообещал? Я могу больше.
Первый. Я соблюдал режим всю неделю! Я зарядку делал.

Всю неделю я...
Люба. Давайте обедать. Я накрою.
Второй. Что на обед?
Люба. Щи. Слышите, как пахнет?

Пообедай с нами, Жека.
Первый. А это удобно?
Второй. Отчего же нет?
Первый (неуверенно). Я... я на гербалайфе. Я не могу.
Второй. Что ты не можешь?

(Кричит) Ненавижу ложь буржуазных отношений!

(Мирно). Знаешь, кто это сказал?
Первый. На гербалайфе. Эта такая система, что всему остальному конец.
Второй. Вэ И Ленин. Это сказал Вэ И Ленин.

Отчего, Люба, ты меня не любишь, как я тебя люблю? Отчего такое бывает? Как ты считаешь?
Люба. Я накрываю на стол.
Второй. Отчего ты не носишь дома красивое кимоно, что я тебе привез издалека? Вез-вез, и привез. Отчего ты носишь этот старый халат, рваный под мышкой? Значит ли это, что тебе все безразлично?
Люба (мирно). Он мне нравится.
Второй (быстро). Кто?
Люба. Халат. Мой халатик. Он мне напоминает нашу трудную молодость.
Второй. У нас не было молодости! У нас сейчас молодость! Мы молодые! Ты молодая! У нас все хорошо! И никаких сырников на ужин! Вызови из фирмы, я же дал тебе телефон!
Люба. Ты же всегда любил сырники.
Второй. Всегда! Когда это было. Этого не было.
Первый (снова становится в позицию, поет).
Друг ты мой, повторяй за мной...
Эй-ой, повторяй за мной...

Второй. Продолжай.
Первый. У меня ничего не получается.
Второй никак не комментирует это заявление.
Люба. А вот - обедать... Накрываю на стол...
Второй (мрачно). Что на обед?
Люба. Как всегда.
Второй. Ты что, щец сварила?
Люба. Ну да, щец.
Второй (стучит кулаком по столу). Где устрицы? Где улитки? Подавай!
Люба (невозмутимо). Так устрицы или улитки? Одно с другим не сочетается!
Второй. Подавай все!
Люба (пожимает плечами). По-моему, есть это невозможно.
Второй. Почему это? Ешь! Ешь немедленно!
Люба. Они скользкие.
Второй. Устрицы скользкие, да, а улитки... Улитки... Ты меня запутала! И почему ты ставишь щербатые тарелки?
Люба. Где?
Второй. Вот, видишь? Трещина. Откуда? Поставь новый сервиз.
Люба (зевает). Трещина, да. А новый я не распаковывала.
Второй. Подожди, он так и стоит, этот сервиз, в коробке со вчерашнего дня?

Так зачем я его тогда купил?

Ешь устрицы, Жека.
Первый с отвращением ковыряет что-то на тарелке.
Первый. Меня от них тошнит.
Второй. Тебя тоже? Так зачем я их купил, за такие деньги?

Так на чем мы остановились? Когда придет дизайнер, привести все это хоть немного в порядок. Чтоб было похоже, что вот люди живут. Живут люди богато, все есть, все хорошо... Почему такое молчание? Что-нибудь случилось? Я спрашиваю - вот что такого плохого случилось?
Люба. Живем мы хорошо, это верно.
Второй. Значит, ничего не случилось.
Люба. Ну, вообще-то говоря, может, что и случилось, но не сейчас и не с нами, а у нас как раз все очень хорошо. Вспоминать будем.
Второй. На нет и суда нет. Так вот, Жека...
Первый (встает, не сразу). Я ненавижу, когда меня так называют - Жека. Какая-то собачья кличка. Мне тридцать лет.
Второй. Тебе девятнадцать лет, Жека, это знают все, кто покупают кассеты с твоими - нашими - песнями. А покупают их очень хорошо. Знаешь ли ты, что "Мой противный мальчик" опять вошел в первую десятку?
Первый. Я больше не хочу быть противным мальчиком! Мне тридцать лет! У меня двое детей.
Второй. Все знают, что у тебя нет никаких детей.
Первый. Я решил жениться на Светлане, Виктор Михайлович.
Второй. Светланы никакой не существует, договоримся так.

Ты решил! Ты - решил. Я нашел тебя в подземном переходе...
Люба. Почему ты ешь без аппетита, Витя? Это нехорошо.
Второй. Что нехорошо?
Люба. Когда едят без аппетита.
Второй. Почему не сервирован стол?

Так вот, Жека... Тебе девятнадцать лет, у тебя никогда не было матери, и ты не женат, потому что без конца влюбляешься в разных девчонок.
Первый (тупо). В разных? Почему в разных?
Второй. Потому что. Пусть у каждой будет шанс.

Люба. Зачем сервировать стол, когда и так хорошо.
Второй. Тебе - хорошо?
Люба. Ага. Мне нравится.
Первый (сжимает виски руками, с надрывом). Отчего мне кажется, что все это уже было?
Второй (меланхолично). Потому, что ты уже неделю пьешь запоем.
Первый. Я? Я никогда... Я всю неделю... гербалайф, гимнастика... Режим...
Второй. Всю неделю, что ты пропадал. Твой режим мне известен.

Первый. У меня родился ребенок.
Второй. Опять?!
Первый. Ребенок. Мой ребенок.
Второй. Опять? Как это у тебя получается?
Первый (быстро). Что - это?

Второй. Сколько можно?
Первый молчит. Не переживай... Я что-нибудь придумаю. Папа Витя всегда что-нибудь придумает, ты же знаешь, проверено.
Первый. Светлана сказала - на этот раз она - в случае чего - не простит.
Второй. Не понимаю... При чем здесь Светлана? Какая вообще Светлана?
Первый. Друг ты мой, повторяй за мной...
Второй. А дальше?
Первый. Я забыл.
Второй. Послушай... Жека... Что, собственно говоря, случилось.
Первый. Мне все надоело.
Второй. Подумаешь. Всем все надоело. Вот тебе, Люба, все надоело?
Люба. Конечно, надоело, сколько можно.
Второй (подозрительно). Ты о чем?
Люба. Вообще.
Второй (помолчав). Вот видишь.
Первый. Что?
Второй. Это все не причина.
Первый. Для чего?
Второй. Для всего этого.

Люба (давясь смехом). Устрицы... устрицы пищат, когда их проглатывают...
Второй. И что?
Люба. Ничего. Просто... смешно... Всегда думала - как это можно есть устрицы?
Первый. Послушайте, Виктор Михайлович... Объективно говоря, я вам обязан всем. Хотя я- как посмотреть...
Второй. А как ты хочешь посмотреть...
Первый. Я вас уважаю, да... Вы столько успели в жизни...
Люба. Сколько?
Первый. Я про другое... У меня как-то не хватает слов... У меня проблема со словами...
Второй. У всех с чем-нибудь проблема. У тебя проблема со словами. Поэтому ты поешь мои стихи.
Первый. Какие ужасные эти... стихи!
Второй. Ну, ну... Слушаю дальше.
Первый. Я не знаю, что там дальше. Что там говорить. Но я не могу так больше.
Люба. Послушай, Витя. Дело в том, что Жека... что Евгений решил жениться на Светлане. Узаконить семью, детей. Ему это нужно.
Второй. Светлана, при чем здесь Светлана? Какая Светлана? Та самая?
Первый. Вы всегда оскорбляете меня, специально. Нарочно оскорбления наносите.
Второй. Подожди. Та самая Светлана из твоего поселка? С таким личиком, с такими ногами? У тебя что, опять от нее ребенок? Новый ребенок - от нее?
Первый. Я не могу больше петь эти... Ваши тексты песен.
Второй. Ты понимаешь, что это конец твоей карьере? Нашему Жеке девятнадцать лет... У него нет жены... Нет сопливых детей.
Первый. Почему - сопливых? У меня нормальные дети!
Люба. Я вот что - нам всем давно надо перестать размножаться.
Второй. Почему ты так говоришь?
Люба (раздумчиво). Ну... чтоб этому всему настал конец... на генетическом уровне...
Второй. И что тогда будет? Ты представила себе? Что наступит? Вымрут целые Народы. Планету заполонят дикие расы...
Люба. Напиши про это песню, Витя, а Жека положит на музыку и споет.

Ты-то, Витя, что волнуешься? У нас с тобой нет детей. Мы никому не передадим наших пороков. Это очень удачно.
Первый. Я люблю... это... э...
Второй. Что?
Первый. Люблю детей.
Второй. Ну, рискованное признание... за это теперь сажают... и не только теперь... всегда сажают за это...
Первый. Я люблю своих детей! В другом смысле. Люблю своих детей. Люблю свою дочь и сына. Сын только что родился.
Второй. От Светланы?
Первый. Да, от Светланы. И она мне сказала - если опять откажусь через прессу, она больше не простит. Не примет больше. Ее слова.
Второй. Светлану ты тоже любишь?
Первый. Ну...

Ну... В общем и целом... Вы, знаете что, вы всегда меня запутываете словами.
Второй. Одного я не понимаю... Тебе так все не нравится?
Первый. Ну.
Второй. Встань! Пошли меня к черту! Что тебе мешает!
Первый (растерянно). Что-то мешает.
Второй. Я нашел тебя в подземном переходе... Ты стоял и играл на дудке...
Первый. Это была альтовая флейта! Я музыкант!
Второй (поет).
Друг ты мой, повторяй за мной,
Вор у вора дубинку украл.
Скажи нет, скажи да,
И так будет всегда...
Первый. Какие ужасные... какие ужасные стихи вы пишите. Отчего такие плохие, такие ужасные стихи?
Второй. Это не стихи. Я раздаю слова. Чтоб люди знали, что нужно говорить в каких случаях. Слова не должны быть слишком хороши...
Первый (тоскуя). Отчего же так?
Второй. Кто его знает.
Люба. В одна тысяча девятьсот восемьдесят третьем году у Виктора вышла книжка стихов. Называется "Букет сирени".
Второй. При чем здесь это?
Люба. Так, к слову.
Второй. Жека может решить, будто ты рассказываешь ему старую, старую историю. Был поэт, не хуже других... Кто-то говорил - даже получше многих других... Как посмотреть... И вот талант зарыт, стихи заброшены... все на продажу... пишутся грубые коммерческие тексты для ужасных песен, которые почему-то имеют успех... Деньги к деньгам, вот и погиб человек... То есть нет, он жив. И даже неплохо жив. Но послушайте только, что о нем говорят бывшие, несколько заброшенные друзья... Вам страшно?
Первый. Не вижу здесь смешного.
Второй. Иди обратно в свой подземный переход.

Альтовая флейта!
Первый. Смешного ничего нету.
Второй. Правильно, у тебя нету чувства юмора.
Первый. А у вас?
Второй. А у меня есть.

Слышишь? Ха-ха-ха!

Ты мне надоел, Жека!

Отчего, Люба, человек так избегает этого - встать и уйти? Отчего бы это, как ты думаешь? Встать, уйти, сказать нет, уйти навсегда? Как ты считаешь, Люба?
Люба. Видимо, это генетическое.
Второй. Ну, у тебя пункт.
Люба. Кто это там выдавливал по капле раба... какой русский классик...
Второй (мрачно). А Пэ Чехов.
Люба. Выдавливали все они, А Пэ Чехов и иже с ним по капле раба, выдавливали и все выдавили. Но куда она делась эта рабская кровь? Куда? В каких жилочках и веночках нынче она играет?
Второй. И вот что, Жека. Ты вот эту улыбочку отмени. Затравленная какая-то улыбка... Когда ты так улыбаешься, не на тридцать, а на все сорок лицо выглядит. А нам это ни к чему. Потому как убытки. Потому как деньги к деньгам... Тебе девятнадцать лет, Жека!
Первый. Отчего не уйти? Отчего мне кажется, что вообще... что все это... вся эта музыка... со словами... Что все уже это много, много раз...
Второй. Сейчас запишем интервью... вечером - эфир... чтоб никаких историй... Слышишь, Жека? Ты понял?
Первый уходит.
Люба. Дизайнер... Должен прийти дизайнер... Все переставить... Ежели все переставить? Итак, все переставить... все переменить...
Второй. Непременно... Чтоб стены все снести... перегородки уничтожить... Ванну соединить с кабинетом, а кухню со спальней... Почему у нас с тобой никогда не было спальни, Люба? Представляешь - большая-большая комната... на полу белый ковер... пальмы в кадках... большая, широкая мягкая кровать... Представляешь?
Люба. Почему пальмы?
Второй. Ну я не знаю... А что? Ты против пальм?
Люба. Делай как знаешь.
Второй. Вот... ты всегда так говоришь... всегда...
Люба. А что ты хочешь, чтоб я говорила?
Второй. Ничего... Ничего!
Люба. Ничего так ничего.
Второй (подозрительно). Ты о чем?
Люба. Мне нравится, как мы живем.
Второй. А мне не нравится... Запах... ты чувствуешь, какой запах?
Люба. Запах как запах. Мне нравится.
Второй. Запах бедности... Пахнет!
Люба. Ну я не знаю, Витя...
Второй. Да-да. Неоткуда. Запах вчерашней капусты, стираного белья - бедняки все время стирают! Запах керосинки... Откуда все это? Я новый гарнитур купил! Аппаратура вот! Все новое! Все, все новое...
Люба. Ну щец-то, положим, я сварила.
Второй. Не вари больше, Люба... Прошу тебя...

Он тебе нравится?
Люба. Кто?
Второй. Жека.
Люба. Мне все нравятся, ты же знаешь!
Второй. Что я знаю?
Люба. Все ты знаешь. Все про меня. Это очень удобно.
Второй. Все нравятся - кроме меня.
Люба. Ты мне нравишься, как сама жизнь, Витя.
Второй. Почему так все получается?
Люба. Ты бы оставил Жеку в покое, Витя.
Второй. Сегодня вечером - по всем делам - мы должны записать новую песню.
Люба. Друг ты мой, повторяй за мной?
Второй. Именно. Я обещал, значит песня сегодня будет. Песня и интервью.
Люба. Оставь его в покое, Витя. В конце концов, у тебя есть другие. Жека не хочет больше!
Второй. Ну мало ли кто чего не хочет.

Чем именно он тебе нравится? Чего именно у меня нет, а у него есть? Почему ты молчишь?
Люба. Я не молчу.
Второй. Что тогда ты делаешь?
Люба. Ты же видишь, штопаю себе чулок.
Второй. Я же запретил тебе это! Выброси! Купи себе новые! Чтоб все новое!
Люба (невозмутимо). Хорошо.
Второй. Дай сюда! Это что такое?
Люба. Вещи в починку, я отложила.
Второй. Давай сюда!
Люба. Твоя рубашечка... здесь только по шву подшить... мой фартучек... мне только заплатку здесь поставить...
Второй. Давай сюда... Вот! Вот!

Люба (смотрит хладнокровно). Витя... ты не мучайся так...
Второй. Что? Ты о чем?
Люба. Про что мы с тобой никогда не говорим. Отчего ты такой?
Второй. Какой? Замолчи!
Люба. Тебе просто нужна истая жена... молоденькая... или просто новая... Мы слишком давно и хорошо друг друга знаем... Как облупленные... Понимаешь? Как облупленные... Голая правда... И поэтому...
Второй. Поэтому что? Не надо, молчи.
Люба. Поэтому все, что тебя мучает. Новая жена. Так все делают.
Второй. Посуди сама, что я буду делать с новой женой?
Люба. Вот с ней-то как раз...
Второй. Молчи!

Люба...
Люба. Да?
Второй. А что если...
Люба. Да?
Второй. А что если мы купим тебе новую шубу?

Купим новую шубу... Новую люстру... Сейчас за новую песню будут новые деньги...
Люба. Друг ты мой, повторяй за мной?
Второй. Хоть ты-то не повторяй эти ужасные слова...

Стоит неподвижно.

Вдруг... когда-нибудь... все наладится...
Люба. Что все?
Второй. Нет... все - вообще? Вот придет дизайнер... Все переделать, перепланировать, переставить... чтоб было хорошо... чтоб было хорошо...
Люба. Переставить? Чтоб диван стоял у окна...
Второй. У нас нет дивана!
Люба. Нет, пусть будет диван... Кожаный старый диван с просторными подлокотниками... с вылезшей пружиной посредине... И портьеры остались от прежних хозяев... и полукруглое зеркало... А керосинка на полу - для безопасности.
Второй. Керосинка? Ты помнишь, как пахнет керосинка?
Люба. И ты помнишь. Все помнят.
Второй. Керосинка. Вот чем всегда пахнет.
Люба. На керосинке с самого утра стоит кастрюля...
Второй. Ты щец сварила!
Люба. Ну да, щец. А еще можно включить патефон... Крутить ручку...

Что ты делаешь?
Второй. Какая ты красивая, Люба. Где... где здесь этот самый диван...

Первый. Лев Львович! Это я. Извините, опоздал.
Второй. Ничего, Степа. Проходи. Я, с твоего разрешения, переоденусь.

Первый. Все хорошеете, Люба? Как это... как... цветок, вот.
Люба. Чего вдруг на "вы"?
Первый. Лев Львович учил, на вы, когда дама.
Люба. Какая я тебе дама!
Первый. Тоже верно.

(Вполголоса). Ну, как он?
Люба. Да никак.
Первый. Ты, Люба, не понимаешь... Вы не понимаете.

Эх!
Люба. Ну, чего ты!
Первый. Как устроен... это... человек. Как устроен человек!
Люба. Как же это он устроен?
Первый. Так глупо устроен. Что иногда все нужные мысли куда-то.
Люба (подходит ближе). Куда же это?
Первый. Куда-то уходят. Женщина, в сущности, это глупость, а мысли куда-то уходят. Самые нужные мысли.
Люба. Ну, ну. Куда же это оне уходят, мысли твои?
Первый. Куда? Куда они вообще уходят? Надо спросить у Лев Львовича.
Люба (отходит от него). Заладил. Лев Львович да Лев Львович.
Первый. Ему сейчас нужна чуткость. Очень нужна. Чуткость - на нее это... имеет право каждый человек.
Люба. Чего это?
Первый. Как, Люба? Неужели... Это... вы не знаете ничего?
Люба. Чего это?
Первый. Ну ты даешь, вот что! Вы... это... вы что, газет не читаете? Не знаете, что сейчас в этих... в газетах?
Люба. Не читаю. Неграмотная я.
Первый. Как это может быть, Люба!
Люба. Так как-то.
Первый. Чтоб у Лев Львовича экономка была неграмотная! У Лев Львовича!
Люба. И никакая я не экономка.
Первый. Ну это я так... для сущности явления...
Люба. Помыть, постирать, ну там щец сварить - и все дела. И больше никаких дел.
Первый. Никаких? Как это может быть?
Люба (оскорбленно). Чего это?
Первый. Я... это... ничего... я так...

Просто странное дело: с Божьей помощью тысяча девятьсот сорок девятый год на дворе, а у самого Лев Львовича неграмотная эта... домработница.
Люба. С чьей помощью?
Первый. Ну это... так говорится. К слову. Мол, на Бога надейся, а сам не плошай, оттого сорок девятый год.
Люба (подходит ближе, смотрит в глаза). И чего теперя будет?
Первый (смотрит ей в глаза). Эх, Люба! Эх!
Люба. Чего заладил - эх да эх. Что у тебя, других слов нету?
Первый (отходит). Плохо у меня со словами... Да. Мне Лев Львович как отец родной! Вот!

Так ты что, и впрямь того... не знаешь про его неприятности?
Люба. Что ж, неприятности завсегда есть. Приятностев - вот их всегда не хватает, а неприятностев предостаточно.
Первый. Я всегда думал - что вас связывает?
Люба. Кого это?
Первый. Ну... тебя.. . и твоего хозяина.
Люба. Но-но! Хозяина! Заладил! Хозяева до семнадцатого года!
Первый. А говоришь, газет ты не читаешь.

Вы такие разные... Что тебя здесь держит?..
Люба. Как это... того-сего... Щец сварить...

Приятностев завсегда мало, так жизнь устроена.
Первый. Лев Львович... он живет с тобой, Люба...
Люба. Щец сварить. А приятностев всегда мало.
Первый. Какая ты, Люба... Эх!
Люба. Ишь, заладил!
Первый. А что я могу сказать, когда Лев Львовичу я во всем обязан?
Люба. Щец сварить... и все дела...
Первый. Люба... я тебя любил всегда...
Люба. Всегда? Как это?
Первый. Сам не знаю, как.

Не знаю... не знаю, что говорить... Слов нету... Но чувствую! Ах, Люба! Я хочу... хочу...
Люба. Что ж, приятностев завсегда мало, так жисть устроена.
Первый. Я хочу от тебя ребенка!
Люба. Ну, чего это.
Первый. Чего - что?
Люба. Нищету плодить.

Воли моей на то нет, чтоб ребеночков рождать. Смыслу нет.
Первый. Ну вот ты... такая красивая... и дочь твоя будет... такой же... такой, как ты...
Люба. Чего это.

Шарлатанов от генетики, правда, отменили... Наследственность роли не играет, это теперь научно доказанный факт.
Первый. А говоришь, Люба, будто ты газет не читаешь. Я не знаю... просто не знаю... я так тебя люблю, просто не знаю, что с тобою еще сделать!
Люба. Слов не хватает?

Второй. Любаша, милая... что-то сильно пахнет капустой. Там, кажется, керосинка...
Люба (встает, застегивается, совершенно спокойно). Это я щец сварила. Нонече вечерять будем.

Второй. Ну-с! Молодой человек!
Первый. Лев Львович!
Второй. Не надо лишних слов.
Первый. Лев Львович, я готов это... жениться... Если надо жениться, я готов жениться... на Любе...
Второй. Но, милый Степа... дело так вовсе не обстоит... Люба живет у меня... и довольна, как мне кажется...

(Кричит). Люба, ты довольна?
Люба (отвечает из кухни). Чего это.
Второй. Вот видишь. Люба довольна...

Второй начинает ходить по комнате. Видишь ли, мой друг... ежели человек ничего не меняет... и не собирается менять... это означает, что он доволен... чтобы он не говорил.

Впрочем, мой друг, ежели он - этот самый человек - говорит, что собирается все менять, это тоже ничего не означает... потому что, как показывает нам опыт... а что нам показывает опыт?
Первый. Вы... вы для меня все. Лев Львович!
Второй. Об этом не говорят, милый Степа.
Первый. Я как-то путаюсь... как-то теряюсь... о чем говорят, а о чем не говорят. И в каком случае, и когда. А также кто. Я как-то теряюсь. А также: не говорят от того, что бдительность, или потому, что вообще не говорят?
Второй. Ты - мой ученик, Степа. Я тобой горжусь.

Садись, пиши.

Собрание когда, завтра?
Первый. В пятнадцать часов завтра.
Второй. Уже завтра.

Как все быстро! Мне кто-то говорил - в следующий понедельник. Как быстро, как все быстро!

Кто их торопит? Кто?

Значит, так надо. Ты Степа, мой ученик, я тобой горжусь. Слово - так надо, эти слова, это словосочетание... Так надо!
Первый. Лев Львович, вы для меня отец родной. Больше, чем отец. Лев Львович, у меня нет своих слов, я привык по тетрадке, где роль, но тут я прошу... Я все сделаю!
Второй. Садись, пиши.
Первый. Я с ошибками пишу. С грамматическими и синтаксическими.
Второй. Пиши, я исправлю. Хотя... кто это будет читать? Кто, кто это будет читать? Кто теперь будет читать хоть что-нибудь, что я напишу?

Товарищи! Сегодня мы разбираем персональное дело Рокотова Льва Львовича. Этот человек нам хорошо знаком... Я был его учеником, посещал его лекции и спецкурсы...
Первый. Почему был? Я есть ваш ученик! Я ничего, кроме добра! Вилка в левой, нож в правой, пиджак на одну пуговицу, Мольер великий писатель, женщина пошла - надо встать! Лев Львович!
Второй. Пиши, у нас мало времени.

Посещал курсы и спецкурсы... Оттого мне хорошо известно, что Лев Львович Рокотов - это замаскировавшийся враг...
Первый. Перед "что" - запятая? Или это... не надобно запятой?
Второй. Запятая необходима. Перед "что" в данном случае необходима запятая.

Первый. Лев Львович... может, вы отдохнете, а? Спервоначалу отдохнете... а потом...
Второй. Потом - что? "Дальше - тишина", это из какого произведения?
Первый. Это... самое... ну...
Второй. Ну?
Первый. Ну это... Га...
Второй. Ну-ну.
Первый. Га...
Второй. Да-да-да.
Первый. Гамлет.
Второй. Молодец, Степа. Это ты молодец... Вот это ты молодец.

Я и впрямь многому научил тебя... Многому! Как это отрадно!

Итак, пиши. Замаскировавшийся враг, свивший себе гнездо в нашем институте...
Первый (беспокойно). Это... Лев Львович... Может, не надо... это... про гнездо... Хоть бы про гнездо не надо? Уж как-то того...
Второй. Надо, Степа, надо. Есть такое слово. Знаешь?
Первый. Это... это глагол.
Второй. Какой же это глагол, Степа! Впрочем... в смысле... глаголом жги сердца людей... Кто это сказал, знаешь?

Не расстраивайся, Степа. Кто знает, может, оно и к лучшему...

Значит, ты запомнил. Как только председательствующий скажет: давайте, товарищи, высказываться по делу Рокотова, ты первый - запомнил? Первый! Чтоб никто вперед не успел - берешь слово!
Первый. Беру слово.
Второй. И что ты говоришь?
Первый (думает, потом грохает кулаком по столу и вскакивает). Говорю. Что они гниды подзалупные, а вы честный коммунист и педагог хороший, студентам отец родной.
Второй. Не годится!
Первый. Да у нас на хуторе этим, что под вас из чистой зависти копают, давно бы уж красного петуха бы пустили!
Второй. Постой, постой! Какой хутор? Что ты, Степа? У тебя ж в анкете другое совсем написано. У тебя там пролетарское происхождение написано.
Первый. Писали писаки, читали собаки...

Второй. Ты мне, Степа, этого не говорил. А что не сказано, того нет.
Первый. А как же эта тогда... эта марксистская философия?
Второй. Хутор! Подумать только - хутор!

Все это не годится, Степа. Если ты все это скажешь, мое положение только ухудшится.
Первый. Я могу и это... и литературным языком. То есть, извиняюсь горячо, конечно, но культурно, что, мол, за вас ручаюсь и ни в каком таком ни в чем вы не замечены...
Второй. Нет, нет, Степа... нет.

Значит, первым - только чтоб успеть! Ты берешь слово. Читай по бумажке, то, что я тебе продиктую. Иначе, если начнет кто-нибудь другой... с другими формулировками...
Первый. Все это трудно понять.
Второй. Потому что ты тупой! Да-с! Тупой! Невежда! Падите прочь, невежды - экзите, профани - это про тебя! Смотрите-ка! На артиста поступил учиться! Смотрите! Одна твоя дикция чего стоит! И к иностранным языкам способностей у тебя никаких, и Пушкина ты не знаешь! Я хотя бы думал - пролетарий, рабочая косточка, а оказалось - хутор! Кулачок!

Ради кого? Ради кого? Говорил мне профессор Воронцов... говорил... Где он сейчас, этот профессор? Где? Во имя чего все?
Первый. Вы... это... Лев Львович. Вы это.

Я сразу хотел предложить. Предложить. Куда все едино. Сразу предложить. Уезжаем сегодня ночью.
Второй. Я ничего не понимаю.
Первый. Ночью поездом... до Азова... там проселками доберемся... подводу наймем, я устрою...

Ну их здесь совсем! Мы успеем. Пусть они здесь остаются, собрания, проработки, а мы успеем. Они здесь, а мы там...
Второй. Там - это где?
Первый. Там - это там! Это где надо, они туда не доберутся... Там родина моя... Там ни про какое театроведение ни один человек не слышал, это я голову на отсечение даю! У меня там родаков полстаницы, у меня дядька родной там при мельнице работал... Может, жив еще... А голосина у него какой, у дядьки! Он в церкви в хоре пел, пока церковь не снесли, ажно стекла дрожали!
Второй. Не надо.
Первый. Что не надо. Лев Львович?
Второй. Не надо давать голову на отсечение...

Записывай. Записывай за мной: в нашем институте вышеназванный Рокотов халатно относился к своим обязанностям. Не знаю, было ли это прямым вредительством... Ты записываешь?
Первый садится, пишет, от усердия высунув кончик языка. Ничего не поделаешь, Степа... Понимаешь - ничего не поделаешь. Так бывает, что ничего не поделаешь, и нужно понять это.
Первый (тихонько). Ночной поезд до Азова... Там подводами проедем... Любу с собой можно взять... И поминай как звали...
Второй. Я не таракан, чтобы бегать! Я красный профессор Рокотов, и никакие подводы, чтобы бежать от партии, мне не надобны!

Вот Воронцов Сергей Викентьевич... Тот все вздыхал: бежать, бежать! Отчего, Сергей Викентьевич, вы в двадцать втором не бежали? А он отвечает: это трагический русский вопрос, вроде "Что делать" и "Кто виноват". А я ему и вжарил эту - правду-матку. Не бежали, Сергей Викентьевич, оттого что не успели! Вот-с! Бледный вид имел!
Первый. А где сейчас профессор Воронцов?
Второй. Степа, об этом не говорят!
Первый. Об этом тоже?

(Еще тише). А правда, будто это его квартира... Воронцова этого?
Второй. Собственность есть кража! Кто это сказал, знаешь?
Первый тупо таращится. Воронцов, если хочешь знать, занимал всю квартиру... у него даже и столовая была... а я прошел через уплотнение и занимаю две комнаты... У меня вот, керосинка на полу...

Помнишь мою лекцию? О том, что конфликты по поводу собственности в классических пьесах уже непонятны новому зрителю... Скажем, герои Мольера или Островского отнимают друг у друга дом и капитал... в том же "Тартюфе". Это совершенно непонятно новому зрителю, который не имеет собственности... А если она и есть, он добровольно отдает свою собственность народу...
Первый (с тоской). Мельницы отняли... У деда мельницы были на Кубани... паровые... В доме нашем теперь изба-читальня...
Второй. Об этом не говорят, Степа!
Первый. Ну дак я только вам... Лев Львович... Вы ж мне лучше отца... Всему научили...
Второй. Воронцов хотел бежать, а я бежать отказываюсь. Отказываюсь бежать от товарищей. Потому что Воронцов виноват, а мне винить себя не в чем! Я не виноват! Ни в чем! Моя совесть чиста! Совершенно чиста.

Первый. Хорошо... я все сделаю... Раз так надо...
Второй. Если не выступишь ты, выступит кто-нибудь другой. Как ты не понимаешь!
Первый. Но тогда не выступлю я...
Второй. Но тогда - кто-нибудь другой...

Можно ли назвать деятельность вышеозначенного Рокотом прямым вредительством? Не знаю, пусть этому, если нужно, дают оценку соответствующие органы... Но во всяком случае налицо многие упущения в осознании и понимании истории мирового театра... Чего стоят эти утверждения Рокотом, что, мол, жизнь есть театр и все - мужчины, женщины - есть актеры? Уже прозвучали голоса, разоблачающие идейные заблуждения профессора Рокотова...
Первый (не поднимая глаз). Запятая...
Второй (увлекаясь). Бывшего профессора Рокотова!
Первый. Лев Львович!
Второй. Мой мальчик, лучше, если это первым скажешь ты... Бывшего профессора Рокотом! Прислужника нездоровых сил, буржуазного прихвостня и прихлебателя...
Первый. Лев Львович... А это где-нибудь запишется?
Второй. Не мешай! Мы видим постепенное скатывание человека, с идейных позиций... оно происходило на наших глазах... И, дорогие товарищи...
Первый. Вдруг где-то это запишется? Получится, будто я взаправду... а не потому, что так надо и лучше... а что взаправду, и вечная подлость...
Второй. Ну, где надо, это бесспорно запишется. Потому как бдительность, и таков исторический момент.
Первый. Да я не об этом... А где-нибудь еще? Ну... это...
Второй (строго). Ты ведь атеист, Степа. Ты ведь клялся мне и товарищам, будто убежденный воинствующий атеист!..
Первый. Атеист, того-этого, само собою... А вот скажем... В будущем... ежели вот... эти... если дети прочтут и узнают...
Второй (нетерпеливо). У тебя ведь нет детей, Степа! Ты пиши! Разоблачая здесь перед вами профессора Рокотова...

Люба. А вот я щец сварила. Щец желаете?

Эвон, трещина на тарелке. Откудова взялася-то? Бережешь тут посуду, бережешь, а вон трещинами то она и исходит.

Воронцовские-то тарелки! Ишь, белые какие. Оттого что при царизме в фарфор свинец добавляли. Чтоб, значит, фарфор белее был и чтоб рабочий класс в корень извести.

Кушайте щец-то! Наваристые! С утра на керосинке стояли. Настоящие.

Чего приуныли-то? Хорошая жизнь какая. Главное дело, что ребеночков нету, никто не пищит, не беспокоит. Нет, мне нравится, как мы живем...
Первый. Я... я пойду... мне... подготовиться, раз так надо... такой, глагол, такое наречие... Я... я пойду... До завтра... Я не уеду. Лев Львович... я все сделаю... главное... что дети... раз их нет... Я бы сына это... Евгеньем бы назвал. Как это... Сноснее многих был Евгений... Это... сказал, А Сэ Пушкин великий русский поэт.

Второй. Какая ты красивая, Люба... У меня никогда, никогда не было такой красивой женщины...
Люба. Чего это.
Второй. В тебе есть загадка... Будто ты не та! Будто что-то большее! Он нравится тебе, Люба?
Люба. Ктой-то?
Второй. Степа. Скажи... Скажи честно. Не лги.
Люба. Мне все нравятся.
Второй. Я никогда... никогда не мог коснуться тебя... Слишком красивая! О чем с тобой говорить? Я никогда не знал, как это делается с красивыми.
Люба. Щи наварилися, настоялися, прелесть.
Второй. Я никогда не знал, как это делать с красивыми, как ты... Я знал, как это делается с худыми аспирантками, сутулыми поэтессами. Я знал, в какой момент можно перестать читать стихи и выключить свет. Чем она была некрасивее, тем точнее я это знал.
Люба. Но недосоленыя. Недосол на столе, а пересол на спине.
Второй. Наконец... наконец...

Иди ко мне, Люба!
Люба (встает, жуя, подходит). Чего это?
Второй. Наконец-то, Люба!

Ты... ты не отталкиваешь меня?

Люба (не сопротивляется). Только чтоб ребеночков не получилось. Чтоб ребеночки нарождались - на этом моей воли нету.

Вы вообще кто?
Первый. Мне это. Мне товарища редактора.
Люба (мрачно, громко). Вышел!
Первый. Вышел? А может, это... еще и не взошел?

Люба демонстративно молчит. И скоро-таки он обратно появится?
Люба. Вам чего надо?
Первый. Мне чтоб редактор. Потому это... мне разобъяснили. Ежли что, я судиться могу.
Люба. Можете - так судитесь.
Первый (моргает). Ну, это.
Люба. Судитесь. Кто мешает?
Первый (неуверенно). А надо?

Я могу. Я все права имею. Он это... честь мою затронул.
Люба. То-то и оно.

Порядочные люди - они всегда похмеляются, ежли что.
Первый. Кто ж, интересно знать, такой порядочный?
Люба. Есть люди.

Алло! Нет, нету пока Юрия Сергеевича. А как же. Будет, а как же. Будет. Должен быть.
Первый. Ну так я подожду. Столько лет ждал, еще подожду.
Люба. Настырных не люблю.
Первый. Эго вы все так, бабы, говорите. А так вам только дай.
Люба. Что дай-то?
Первый. Это невыразимое. Не могу словами выразить.

Как звать-то тебя?
Люба. Да на что вам?
Первый. Хочешь, угадаю?
Люба. Ну?
Первый. Любой тебя звать, вот.
Люба (напряженно). Шли бы вы отсюда.
Первый. Не уйду, пока не дождусь своего. Я только в глаза посмотрю, и все.
Люба. И что?
Первый. Потом начнется самое интересное.

Я вас где-то видел. Правду говорю. Слово коммуниста. Нет, честно. Лицо знакомое.

Сообразил, где вас видел. Во сне. Вот. Ты мне снилась.
Люба. Бывает. Называется - белая горячка.
Первый. Не уходи. Увидишь, как я сейчас с твоим редактором. Писали писаки, читали собаки. Они писали, а собаки это мы. Ты, я - для них собаки. Вот они и пишут.
Люба. Сейчас вижу - ваше лицо мне знакомо. Приходили уже?
Первый. Ну.
Люба. Скандалить, что ли, приходил? Ох я этого не люблю.
Первый. А что? Так все и терпеть? Он украл.
Люба. Чего украл? Что вы бредите?
Первый сильно дрожащими руками достает из-за пазухи помятую брошюру. Записки солдата Малышева. Ну. Вышла брошюра, хорошо. Подождите. Деньги вы получили, солдат Малышев?
Первый. Меня не купишь!
Люба. Получили или нет?
Первый. Ну, получил.
Люба. И он получил. Вы оба получили.
Первый. Так это... как это... Как вы, Люба, можете его защищать. Ваш начальник это... хуже бандита!
Люба. Литературная запись Ю.Бухова... Это, товарищ Малышев, литературная запись... Вам понятно, что это?
Первый. Понятно. Со мною это... люди это... перестали здороваться. Вот вам и литературная запись. Мне корешок мой письмо ужасное прислал - мол, не хочу знать тебя, сволочь, после того, что ты написал? А я не писал!
Люба. Вы успокойтесь.
Первый. Вы меня не успокаивайте! Я до правды дойду! Никто не доходит, а я дойду. У меня это... брат в Москве, артист. Артист! В кино снимался! Степан Малышев - знаете?
Люба. Нет.
Первый. Вот это мой брат. Я сумею. Чтоб положить конец. Подписано - Петр Малышев. Все верно, и партизанил я под Ровно... И дальше, до Берлина доходил... Что ж он, стервец, все в таких красках расписал! От моего имени все это! Я ведь живой еще!
Люба. Это называется - литературная запись.

Вы уже жаловались куда-нибудь?
Первый. Я еще это... не сообразил... куда жаловаться... Я как-то это... не сразу соображаю... Но я дойду до правды, будьте ласковы!
Люба. Дело в том... Что у Юрия Сергеевича у самого сейчас сложный момент... Он человек ранимый, талантливый... У него своя жизнь, очень сложная...
Первый. Ага, у всех жизнь. У одного Малышева нет жизни. Разве ж это дело?

Я живой еще. Вот оно что.

У тебя как это... детишки-то есть?
Люба. У меня? Еще не хватало!
Первый. Одна живешь?
Люба. Одна? Почему одна?
Первый. Я тоже сейчас один. Но у меня это... сынок есть. Честно, есть сынок. Чего, не веришь? Сыночек Женечка. У меня раньше и фотография была. Потерял куда-то фотографию.

Честно, зря не веришь. Сыночек Женечка. Он это... в музыкальную школу ходит. Это... на флейте играет.

Честно. Почему ты мне не веришь? На флейте. Честно. Хороший мальчик. Он это... счастливый будет.

Он это... Женечка... Один остался у нас, по этой... по мужской линии. У брата это... Брата ведь знаешь моего? Знаешь? Артист Малышев. Все есть, а детей нету. А у меня Женечка. И еще могут быть. Могут! Ты не думай!

Второй (трет ладонью лицо, отрешенно). Люба, чем это здесь пахнет?

Странный какой-то запах. Что-то напоминает. Что? Или мне кажется? Может, это мне кажется?
Первый. Это... вроде капустой пахнет.
Люба. Там щи в столовой на первое. Вам бы, Юрий Сергеевич, в самый бы раз сейчас горячих щец.
Второй. Ох, нет...

Люба. Совсем вы себя не жалеете!
Второй. Зачем, Люба, люди пьют?
Люба. Эго вы меня спрашиваете?
Второй. А кого мне спросить? Должен же кто-то мне ответить.
Первый тем временем достает какие-то смятые бумажки, фотографии.

Еще вопрос, Люба, отчего нельзя выпить чуть-чуть, для удовольствия и пользы? Отчего никак нельзя остановиться, ежели начал?
Первый (сурово, откашливаясь). К чему такие эти... разговоры чувствительные? Ты меня не жалоби! У меня, может, у самого с утра... Не в этом здесь дело!
Второй. А вот к примеру: всегда мечтал я, чтоб зеркальный бар и разные в нем напитки... Семь разных бутылок - джин, виски, Кюрасао... только чуть-чуть начатых... И всегда можно подойти... неторопливо... раскрыть дверцу бара и налить себе в красивый... высокий бокал...
Первый. Но-но! Ты мне это... не воздействуй!
Второй. На донышко высокого бокала... Два кубика льда...

Люба. Я лучше щец принесу. То, что вам необходимо.

Второй. Кто вы такой и что вам надо.
Первый. Я до правды дойду.
Второй. Постойте... я вас знаю. Вы...
Первый (горько). Еще б тебе меня не знать. Ты всю жизнь мою разрушил.
Второй. Постойте! Не говорите так громко... Я перестаю понимать, когда быстро и громко... Не надо, знаете ли, понижать градус... Если сперва пиво, а потом водка, это пожалуйста, а вот если водка, а потом розовое крымское... Ох!

Ну конечно же. Вы Малышев.

Розовое крымское... Да... Никогда не любил Крым.

Вы фронтовик Малышев.

Герой моего очерка. Не каждый день автор встречается со своим героем... Я тебя, можно сказать, породил...
Первый. А я тебя убью.
Второй. Не понял.
Первый. Убью, говорю, тебя. Для того и пришел. Не ждал?
Второй (трет лоб). Хорошо, убивай, только сразу... Договорились?

Первый. Ты это... считаешь, что со мной все можно.
Второй. Слушай, я тебя в первый раз вижу.

Ну хорошо. Не в первый. Не в первый. Во второй. Ты мне интервью давал?
Первый. Слушай, я не знаю, как это называется... Но я просто так отсюда не уйду.

Ты это... воспользовался. Воспользовался, говорю. И что же? Это же вранье все! От первого до последнего слова!
Второй. Так... Малышев - ваша фамилия?
Первый. Фамилие мое. Я от этого никогда не отпирался. От фамилии.
Второй. Уже легче. Вы участвовали в партизанском движении летом сорок четвертого в Белоруссии?
Первый. Оно так... Да.
Второй. Вот видите.
Первый. Что я вижу? Ничего не вижу. Подлеца вижу, который все передрал у меня. Слова правды здесь нету.
Второй. Вы сядьте. Очень мелькаете. Тяжело делается.
Первый (горько). Ради денег душу заложат.
Второй. Так вы свою часть денег за ваши воспоминания тоже получили!
Первый. Но-но! Ты меня не купишь!
Второй. Получили денежное вознаграждение, гонорар. Пятьдесят процентов вы, пятьдесят я.

Что, собственно, такого ужасного случилось, дорогой мой? Ну подумайте.
Первый. Это... честь моя.
Второй наливает Первому рюмку.
Второй. Примите, это помогает.
Первый. Так-то оно так.

Пишите: я, мол, был комиссаром и тридцать три немца лично расстрелял! То есть это, мол, я пишу, раз мои воспоминания!
Второй. А разве нет?
Первый. Я тебе все тогда рассказывал! Все как было!
Второй. Книжку нашу на конкурс выдвинули. В честь юбилея событий. Премию получим, у меня есть сведения...
Первый. Как это... с книжкой... Там же неправда...
Второй. Вторая премия на конкурсе исторических книг.
Первый (хватается за голову). Ну... ну... Кто ж тогда первую премию получил? А?
Второй смотрит на него с сочувствием, пододвигает рюмку.
Первый жадно опрокидывает ее.
Второй. Ну что, полегчало?
Первый (слабым голосом). Когда все это кончится?
Второй. Давай выпьем с тобой... За успех выпьем!
Первый. Я ж тебя убить решился. Вот, видишь? Эго... пистолет. Ты меня это... лишил...
Второй. Чего это я тебя лишил? Сам посуди? Чего это у тебя такое было, что я вот взял и лишил?

Войну, видите, у него украли! Смешно!
Первый. Нет, Юра, не смешно. Не смешно.

А если смешно, чего ты не смеешься?

А не смеешься, потому что тебе тоже не смешно.
Второй. Книжка пользуется успехом. У меня встречи с читателями. Они мне вопросы задают, я отвечаю.
Первый. Только ты это, Юра... только мне не рассказывай, что именно ты им отвечаешь. Пусть это будет только твое дело.
Второй. Ты мне разрешение должен подписать, на переиздание.
Первый. Вот тебе мое разрешение!

Второй. Давай, только сразу. У меня голова и без твоей пушки раскалывается.

Мешал ли ты когда-нибудь перцовую горькую с крымским розовым?
Первый. Эк тебя угораздило!
Второй. Вот тебе, друг, мои последние слова - никогда, никогда не мешай ничего с крымским розовым! Передай эти слова людям!
Первый. Слушай... одного не понимаю: ты же вроде молодой!
Второй. Вот это самое неприятное. Налей, друг, еще одну... Последнюю. А потом стреляй. Но прямо в лоб. Чтоб наверняка.
Первый разливает водку. Ну, на посошок. Перед дальней дорогой.

Первый. Я бы на твоем месте... Женился бы. Вот эта симпатичная, с тобой работает... На ней бы женился.
Второй. Так я на ней-то и женат! Десять лет уже отбыл, веришь, нет? Чего не стреляешь? Ты бы стрелял, что ли.
Первый. Это... давай еще по одной.

Ты говоришь - крымское розовое.
Второй. Крым вообще не люблю. Как ни соберусь туда по путевке, у меня запой начинается. Местность такая подозрительная, то ли климат мне не подходит.
Первый. А мешал ли ты ром, одеколон "Красная Москва" и портвейн три семерки? А? Мешал ли ты это?

Люба. Юра, ты с ума сошел! А если кто заглянет! Ты же на работе!
Второй. Мы это... работаем... с автором... Я с автором работаю, так всем и скажи.
Люба (замечает пистолет). А это... это что?
Второй. Это... как его... реквизит.
Люба. Знаете... это уже чересчур! Это опасно!
Второй. Жить тоже опасно, Люба... а не жить еще опаснее... вы, женщины, этого не понимаете... такой уж вам предел, женам, положен!
Люба. Ну, знаешь... пистолет - это всегда опасно! Помнишь лекцию профессора Рокотова? Помнишь? Впрочем, откуда тебе помнить, когда это я тебе курсовую писала. А Рокотов Лев Львович, у него целая тема была: если оружие есть в первом акте, то в последнем оно непременно выстрелит.
Второй. Ну нам бояться нечего, у нас тут не первый акт какой-нибудь нескончаемой пьесы...
Первый. Это... пистолет... это... неопасно... незаряжен он...

Это только ты про меня написал, будто я тридцать три человека расстрелял! У-у-у какой! У!
Второй. Это... за что пьем?
Первый. За любовь и дружбу. Это вечно живые чувства.

Я потом расскажу тебе про любовь... про баб про моих.
Второй. Много было?

Первый. Вот... одна и была. Одна.

Какой несерьезный. Палец ему покажи, он и смеется. Только не записывай ничего. Это я так тебе по дружбе. Вечно живое чувство. Кажется мне - будто я вечно тебя знаю!
Второй. Ну так напиши мне разрешение на переиздание твоих воспоминаний.
Первый. Чего писать-то?
Второй. Пиши, что разрешаешь.
Первый. Диктуй. Диктуй, а я напишу. Что с тобой сделаешь. Ты же не отстанешь!
Второй. Не отстану. Если меня отсюда выгонят, идти мне некуда. Пиши: разрешаю переиздание моих военных воспоминаний в литературной записи такого-то...
Первый (пишет). У, какой ты...
Второй. Ну, раз уж ты меня не убил, то давай работать. Я диктую, ты пишешь... Вот здесь распишись... И здесь...
Первый. Неотвязный какой... Ничего, в следующий раз...
Второй. Что в следующий раз?
Первый. Убью тебя в следующий раз... Вот оно что... А пока - за что пьем? На посошок.
Второй. Как всегда - за любовь и дружбу.
Люба (глотая слезы). Юрий, тебе хватит...

Первый. На посошок... До встречи... Спасибо, хорошо... это... хорошо похмелился... Прощайте пока...

Люба... Помни, Люба, я любил тебя всегда...
Второй. Может, его проводить надо было? Жалко мужика.
Люба падает на стол головой, плачет. Я мучаю тебя, Люба... Я... Я не хочу, так получается...
Люба. Это... деградация, Юра! Пить... с этим алкоголиком! Ты катишься по наклонной плоскости...
Второй. Как наши жены это любят.
Люба. Что?
Второй. Когда мы катимся по наклонной плоскости. Скажи честно, Люба... скажи раз в жизни честно...
Люба. Я уйду от тебя. Я уеду из этого города. Я не могу больше.
Второй. Уезжай. Уходи. Давно пора.
Люба. Ты... ты правда этого хочешь?
Второй. Не исключено, что без тебя я погибну еще быстрее.
Люба. Иди... Иди ко мне! Я... спасу тебя... Тебя ведь можно еще спасти! Иди ко мне! Сейчас!
Второй. Почему ты не хочешь детей?
Люба. Зачем ты опять об этом.
Второй. Ты... ты от меня! От меня не хочешь ребенка! Скажи как есть...
Люба. Иди сюда...
Второй. Начнем все сначала - ты и я, в последний раз. Если и на этот раз я не сделаю тебя счастливой, уходи! Слова тебе не скажу...

Первый. Я к вам, Виктор Михайлович.
Второй. А, Жека. Ну, я вижу, ты одумался. А говорил, не придешь больше.
Первый. Я это... пришел, и все.
Второй. Я и говорю. Вечером у нас эфир, помнишь?

Второй. Выучил, что говорить-то надо? Я там написал тебе на бумажке.
Первый. Хорошо.
Второй. Пообедай, если хочешь.
Первый. Я...
Второй. Пообедай, чего уж там. Потом решим проблему твоего лишнего веса. А так же все остальные проблемы.

Люба, что у нас на обед?
Люба. Я щец сварила.
Второй. Опять! Да умеешь ли ты еще что-нибудь, кроме этих несчастных щец?
Люба. Разве это мало?
Второй. Не знаю, что тебе на это сказать... Не знаю... Ты, Жека, садись там... Видишь, мы тут ремонт затеяли... Решили с Любой все-таки наладить жизнь...
Первый (берет листок, читает). Привет, дорогие слушатели! Меня зовут Жека. Мне девятнадцать лет. Что я люблю: петь свои песни и девчонок. Много девчонок чтоб было, красивых и разных. Хотя, когда-нибудь, встречу свою единственную. Надеюсь, ребята, что это случится еще нескоро: семья, дети... Пока у меня - ха-ха. Другое в голове.
Второй. Повтори ха-ха.
Первый. Ха-ха.
Второй. Задорнее. Здесь нужно задорнее. И не вздумай улыбаться своей собачьей улыбкой! Тогда тебе все сорок, Жека. Запомнил, что я тебе написал?
Первый. Писала писака, читала собака.
Второй. Что ты бредишь?
Первый. Где-то я это слышал. Писала писака, читала собака. Собака это я...
Второй. Выпей, так уж и быть, рюмочку. Понял? Рюмочка - это рюмочка, а не две, не полбутылки. Возьми, там в баре.
Первый (открывает дверцу бара). Зеркальный.
Второй. Ну а ты как думал.
Первый. Джин, виски, кюрасаю.
Второй. Да возьми что хочешь. А то ты квелый какой-то. Но рюмочку!
Первый. А вы, Виктор Михайлович... Со мной выпьете?
Второй. Ты же знаешь, я в рот не беру. Я свое уже выпил, правда, Люба? Я обещал когда-то Любе... Выпей. Приди в себя. С кем не бывает. Все будет хорошо. Я приду сейчас.

Люба. Все переставить... тогда что-нибудь изменится. Если, скажем, не диван, а узкая проволочная кровать с шишечками... Спать хорошо на такой кровати, а любовью заниматься неудобно... А керосином и впрямь пахнет, потому что лампа тоже керосиновая. На ней стекло треснуло... Еще пахнет деревом. Странно, хата мазаная, беленая, как здесь на юге и нужно... А деревом пахнет, оттого что стол свежесделанный, сосновый... Тимофей Игнатьич сделал сам... Он все умеет... Откуда он все умеет? Таких больше нету, как Тимофей Игнатьич... Не только в нашей станице нету, вообще нет нигде.

Вкусно?

Не может быть... Это ж простые совсем щи, серые капустные... И вам - вкусно?

Как же, Тимофей Игнатьич... Ваш папенька повара французского держал... Это любой вам скажет. Как же после этого вам могут нравиться мои щи?

А все дело в том, что я больше ничего, ничего не умею готовить. Только и успела научиться. Мама успела научить.

Мама умерла. Научила щи варить. Смотри, говорит, Любаша, это женщине всегда пригодится! Другое, говорит, ты мала еще учиться, а серые щи даже ты сможешь сварить, если что. И дальше у кого было научиться? Тетки Таисьи теперь нет. И Ирины Федотовны нет. Тетка Феофила в Тифлис уехала, с грузином. Бог весть, жива ли. А тети Любы нет, и тетки Софьи тоже нет.

Боже мой, как хорошо! Как же мне от ваших пальцев, Тимофей Игнатьич, хорошо делается!

Вы только никому так не говорите, ладно? Никому не говорите, что я так говорю - мол. Боже мой. А то меня из ячейки выгонят! Хорошо?

Ну вот, опять что-то не так сказала. Если б угадать! Если б знать, что я не так говорю! Если б вы, Тимофей Игнатьич, хоть однажды поговорили со мной!

Нет-нет, не говорите. Молчите. Пусть я твердо знаю, что вы, контуженный на войне, ничего не слышите, без языка и без понятия. Пусть я твердо это знаю!

(Тихо-тихо). Приехал. Он приехал. Проверять, мол, работу мельницы. Хорошо ли работает мельница и каков механизм.

Да-да. Я знаю его! Я в городе его видала! Да-да!

Я знаю... вы никого не боитесь! У вас вся семья такая! Те... те кто остались... Но ведь страшно! Он страшный, кто приехал! Страшный, страшный, страшный...

Если б я только знала - любите ли вы меня хоть немножко! Если бы хоть разок бы полсловечка про это услыхать! Молчите! Все знают - мельник Тимофей Игнатьич глух, нем и беспамятен с самой войны! Молчите!

Хорошо, что вы ничего не слышите... И я - могу сказать вам... Я... хочу... Пусть все будет... Пусть будет ребеночек... Как я хочу от вас ребеночка, Тимофей Игнатьич... Я... хочу... Только от вас!

Второй. Дорогая Люба, чем-то залило печку... Подозреваю, что это ваш суп. Слышите, как пахнет?
Люба (встает, застегивается). Это щи.
Второй (тянет ее за руку). Ты потеряла бдительность, товарищ!
Люба. Серые щи. Хотите щи?
Второй. Перед тобою классовый враг.
Люба. Откуда ты знаешь?
Второй. Я чувствую.
Люба. Ты... ошибаешься! Это мельник. Это всего лишь мельник. Он мелет зерно на всю округу.
Второй. Я... я хочу поговорить с вами, Тимофей Игнатьич.

Люба. Он... он не слышит! Я же говорила тебе - он был тяжело ранен на войне...
Второй (быстро). На какой войне? А? Против Красной армии? А?
Люба. На германской войне. У него два Георгия за храбрость.
Второй. Грудь в крестах, голова в кустах... Слышала такое?
Люба. Перестань.
Второй. Отчего же это, Люба, ты не любишь меня, как я тебя люблю? Отчего так бывает? Зачем в этом случае мы глядим в наше светлое завтра?

Он тебе нравится?

Люба (шепотом). Кто - он?
Второй. Мельник Тимофей Игнатьич.
Люба (тихо). Мне все нравятся.
Второй. А я? Я как же? Как же я, Люба? Как со мной прикажете поступать?

Мне это надоело. Мочи нет, это надоело мне как.

Люба. Щи... Серые щи... от них сила...

Трещина... а не разбилась.
Второй. Значит, все три мельницы этим Малышевым и принадлежали. Так?

Очень хорошо. Никто не отрицает этот факт. А нынче Малышевых осталось раз-два и обчелся... В буквальном смысле... Тимофей и Василий. Василий, впрочем, не считается... Руки на себя наложил Василий...
Люба (тихо). Не разбилась. А трещина... Теперь на тарелке трещина.

Второй. Детишки остались. Степан, девятнадцатого года рождения... и Петруша, двадцать четвертого... Государство их воспитывает. Потому если всей родни - сумасшедший дядька при мельнице? Государство воспитает. И Петра, и Степана. Они будут счастливыми людьми. Иначе зачем все?
Люба. Уезжай, прошу тебя.
Второй. Вот как? Ты меня просишь? А ты?
Люба. Как отпуск кончится, занятия начнутся, я и приеду.
Второй. Я должен здесь разобраться.
Люба. Чего разобраться? Мельницы работают? Зерно смалывают? Мука исправно поступает?
Второй. Ну, если б еще мельницы не работали, я б не так здесь разговаривал.

Глухой, значит? И немой?
Люба. Да, да. Оставь его. Прошу тебя.
Второй. Дай честное комсомольское, что он и впрямь немой.
Люба. Да, да. Он как вернулся с войны, все молчит. Верь мне.
Второй. А я знаю, он с рабочими на мельнице разговаривал! Показывал, как чинить? А? Механизм им разобъяснял?

Вам на рабфаке профессор Воронцов читал? А?
Люба. Это седенький такой? Бородка клинышком?
Второй. Профессор Воронцов. Про город Солнца читал. Там у всех были свои задачи - у глухих, у слепых! Даже у кого из всего организма осталась одна рука, и то... Поняла, к чему?
Люба. Хорошо. Давай уедем. Давай уедем вместе.
Второй. Так... Теплее. Уже теплее.

А как это происходит, что он с хуторскими детишками математикой занимался? А? Пифагоровы штаны во все стороны равны?
Люба. И это известно.
Второй. Чтобы это доказать, надо снять и показать! Да-с!

Давай раздевайся. Чего стоишь? Раздевайся, ложись.
Люба. Но... я...
Второй. Чего церемониться? Ты же говоришь, он глух, нем и без понятия! Раздевайся! Тогда поверю! Раздевайся, Люба!

Первый. Оставь ее.
Второй. А? Ну наконец! Заговорил! Слушаю вас, господин мельник. Каково вам, а? Мельницы мы у вас отобрали... А вы нам муку смалываете! А?
Первый. Мельницы должны работать. Раз они есть... Нужна мука. У меня забрали все. Я мелю ваше зерно. Я учу ваших детей. Механизмы должны работать, раз они построены. Но говорить с вами я не обязан.
Второй (хлопает в ладони). Вот я вас и разобъяснил, господин мельник.
Первый. Уезжайте.
Второй. А это мы посмотрим еще... Посмотрим. У кого это впереди - дорога, казенный дом! Как это в песне поется!

Люба (беспомощно). Ребеночка... Ребеночка мы не успели, Тимофей Игнатьич.
Второй. Отчего это, Люба, ты меня не любишь, как я тебя люблю? Отчего это такое бывает?

Иди ко мне. Скажи, что ты будешь со мною. Скажи, что ты будешь со мною всегда.
Первый. Оставь ее.
Второй (хохочет). Заговорил! Как не хотел, а заговорил! Раз надо! Потому что есть такое слово - надо!

А! Ты просишь, чтоб я не сообщал! Чтоб я его - помиловал! Что ж, во многом, Люба, это зависит от тебя...

(Кричит сквозь музыку). Люба! Люба! Я убил его. Убил Виктора Михалыча. Я убил его.

(Доверительно). Ну все, вообще. Все. Я убил это... его. Теперь вообще больше не будет слов, никаких. Ну вообще. Теперь будет музыка, без конца музыка, одна только музыка. Приехали.

Люба (бесстрастно). Четыре фотографии из семейного альбома, как-то: одна глянцевая, цветная. Известный исполнитель популярных песен Жека Малышев на репетиции своего нового диска. Предыдущий хит Жеки - "Мой противный мальчик" - побил все рекорды популярности. Вторая фотография: черно-белая на картоне хорошего качества. "Красный профессор" Лев Рокотов в своем кабинете. Делится опытом с одним из своих учеников. Еще на снимке женщина, которую не удалось определить. Третья - черно-белая, любительская. О, это уже семидесятые. Сотрудник исторического журнала Юрий Бухов за работой. Четвертая - желтовато-коричневая, на желтом же очень прочном картоне, смутная. Размытое низкое здание странных очертаний. На близком плане двое мужчин, похожих, как близнецы, и молодая женщина. Надпись: Двадцать седьмой год, Кубань, инженер Тимофей Малышев показывает комиссии из города паровые мельницы. Разобраться, кто есть кто, невозможно. Надпись на обороте: "Люба, я любил тебя всегда".

"Дебют-центр",
тел. (095) 2489106